Тимошкина марсельеза - i_064.png

Длинь! Длинь! — стукалась о чайник крышка, привязанная за верёвочку.

— Ты… ты не расплескай, — сказала Фрося. Она плакала, не вытирая слёз.

Мимо них к кипятильнику бежали озабоченные, невыспавшиеся в теплушках пассажиры.

Кто-то их выругал:

— Встали тут, разинули рты!

А они смотрели друг на друга и ничего не слышали.

* * *

Питерский поезд стоял на первом пути. Вагон, в котором ехала Фрося, был необыкновенный: от крыши до колёс он был разрисован яркими красками. И чего только тут не нарисовано: пузатый буржуй, поп, серп и молот, солнце с лучами, похожими на закрученные пружины, расколотая корона, летящий вверх тормашками царь, рабочий, рвущий цепи, и земной шар, обвитый кумачом.

Вслед за Фросей Тимошка поднялся по ступенькам. Внутри расписного вагона было сумрачно и тихо.

— Не бойся, ставь сюда, — сказала Фрося.

И Тимошка поставил чайник с кипятком на перевёрнутый вверх дном ящик.

— Это ты, Фрося? — раздался голос до того знакомый, что Тимошка зажмурился.

Занавеска рядом с ящиком колыхнулась. На лавке сидел Александр Иванович.

Тимошка даже отступил — так это было неожиданно. Боясь, что клоун Шура исчезнет, Тимошка стоял не шевелясь. Но Александр Иванович не исчез. Шаркая по полу, он нашёл свои глубокие ботики.

— Тимми! Боже мой! — сказал он, поднимаясь.

Тимошка уже был не в силах всего этого перенести. Он встал на руки и пошёл колесом…

— Тимми! Тимми! — повторял Александр Иванович.

Клоун Шура! Вот он!.. В телогрейке с прожжённым рукавом, в шапке-ушанке стоит рядом. И Фроська — тоже наяву — машет на него руками, кричит:

— Перестань, с ума сошёл!.. Перестань кувыркаться! Слышишь?..

— Слышу! Слышу! — орёт Тимошка и опять встаёт вверх ногами.

* * *

Разве можно сразу рассказать, что с каждым произошло? Они сидят втроём вокруг ящика, который служит им столом.

— Потом, всё потом, — говорит клоун Шура. — А сейчас мы устроим чай.

Нет, это не сон. Тимошка обжигается, хлебнув из жестяной кружки.

— Ага! — смеётся Фроська. — Припёк язык!

— Я немного прихварываю, Тимми, — говорит Александр Иванович.

Он обвязывает шею давно не стиранным шарфом.

— Но это пройдёт, это должно обязательно пройти, а то как же работать номер? — Клоун Шура заваривает себе полоскание. — Сейчас полечимся.

— Какой номер? — не понимает Тимошка.

В хмуром небе из-за туч выбирается солнце. В вагоне тоже светлеет.

Тимошка разглядывает знакомые ему вещи: рыжий парик, пёстрый балахон, колпак с бубенчиками. Даже зеркало, большое овальное зеркало висит на стене против окна.

Тимошка видит, как в зеркале мелькает пустая железнодорожная платформа, потом семафор, насыпь, на насыпи будка, перед будкой стрелочница с жёлтым флажком в руке.

Тара-там-там! — подпрыгивает на ящике пустой чайник.

Поезд спешит, набирает вёрсты, а Тимошка не заметил, как он тронулся.

Тимошка замолкает, прильнув к окну.

— Ну, рассказывай, Тимми, рассказывай, — просит Александр Иванович.

— Вёдра-то я бросил, — говорит Тимошка. — Кто ей теперь принесёт воды?

А за окном уже поля с неубранными подсолнухами, хаты. Над хатами — лёгкие облака, которые плывут вперегонки с поездом.

Агитвагон

Тимошкина марсельеза - i_065.png

На большой станции перед пёстрым вагоном — толпа народу. Поближе не протиснешься. На раздвинутых дверях занавес. Но вот занавес раскрывается.

— Товарищи! — говорит пожилая женщина в очках. На ней кожаная куртка, а на голове красноармейский шлем. — Товарищи красноармейцы!

— Мамаша, винтовочку где обронили? — выкрикивает кто-то в задних рядах.

Женщина поднимает руку и начинает речь. Женщина говорит горячо, убеждённо. Её слушают со вниманием. После неё выступает чтец. Громко читает он непонятные стихи.

— Чего это он? — спрашивает один боец другого.

— Потом разберёмся! Слухай!

Но вот на сцене появился клоун.

— Граждане публика! — Клоун делает антраша. Громкий хохот не даёт ему говорить. — Граждане!

Клоун Шура творит чудеса.

На сцене — пузатый мировой капитал. Ему не страшно, что вокруг столько штыков: что, мол, мне Красная Армия? Она меня штыком не проткнёт. И вдруг у всех на глазах мировой капитал съёживается, исчезает его толстое брюхо.

— Лопнул, лопнул!!! — вопит публика.

Вместо капитала на сцене генерал: мундир английский, погон российский… Генерал скачет на коне. Неспокойный у него конь. Бравый генерал едва удерживается в седле. И вдруг…

— Полундра! Бей его!

Нет ни коня, ни генерала.

Зрители опять видят весёлого клоуна.

— Даёшь, Рыжий! Даёшь!.. Здорово!

— Граждане публика… Прошу внимания! — говорит клоун.

Глухо гудит барабан.

Это Фрося. Что есть силы ударяет она по натянутой коже: бум, бум!

Рядом с клоуном появляется худой чернявый мальчишка. Звучит всем знакомый мотив: «Эх, яблочко, да куда катишься?!» Весёлый клоун играет на гармошке, а мальчишка пускается в пляс.

— Жарь! Жарь! — кричат зрители, притопывая ногами и хлопая в ладоши.

— Граждане! — говорит клоун, когда пляска окончена. — Товарищи!..

Уже никто не смеётся.

Старый клоун держит за руки мальчика и девочку:

— Товарищи! Вы едете на фронт воевать за рабоче-крестьянскую власть. Сейчас дети споют вам боевую песню.

Клоун растягивает маленькую гармошку.

Смело мы в бой пойдём
За власть Советов! —

запевают мальчик и девочка.

И, как один, умрём
В борьбе за это! —

подхватывают красноармейцы.

Бойцы сняли шапки. А к агитвагону проталкивается оратор.

— Для чего нам дано оружие? — спрашивает он, потрясая винтовкой. Шинель на нём покоробилась, на ногах стоптанные сапоги. Видно, повоевал солдат. — Для чего? — спрашивает он уже грозно, взобравшись на сцену.

— Чего-оо-оо! — прокатывается по толпе.

— Для того, чтобы громить тех, кто хочет нас распять, задушить. Не выйдет! — Оратор переходит на крик. — Не выйдет!.. Не сядут нам опять на шею генералы-бароны!..

Уже стемнело. А ораторы, сменяя друг друга, всё ещё произносят пламенные речи.

— К коням! К коням! — раздаётся в темноте.

Бойцы пропускают к вагону командира. Придерживая шашку, он легко взбирается на помост.

— Где Швычко? — спрашивает командир.

— Швычко! Швычко! — перекликаются бойцы.

— Конь его не чищен! — повышает голос командир.

Командир ждёт ответа.

— Он до хаты побежал, — откликается чей-то робкий голос.

— До хаты? Ну, я ему!..

И все понимают, что будет Швычке, если он явится.

— Позор! — гремит командир. — Позор для всей нашей рабоче-крестьянской армии.

— Ну и всыплет он ему! — говорит Тимошка. — Коня надо чистить, а потом поить.

— Ты-то почём знаешь? — спрашивает Фрося.

— Знаю…

* * *

Чем ближе поезд к Питеру, тем больше и больше озабочен Тимошка. Фрося, та радуется:

— Скоро дома буду.

«А что там дома? Может, нет никого и окна заколочены…» — думает Тимошка.

Уже какой вечер они говорят, а ещё не всё переговорено. Когда Фрося рассказала про Репкина, Тимошка переспросил:

— Так и сказал про меня — всемирный артист?

— Так и сказал, — подтвердила Фрося. И тут же утешила: — Он жалел тебя, не ругал.

Наговорившись, Фрося и Тимошка засыпают.

— Тише, пожалуйста, — предупреждает Александр Иванович кондуктора, который входит в вагон.